Пересмешник, или Славенские сказки - Страница 18

Вскоре потом вошел к нам и брат ее; вид его показался мне важным и величественным; голова его покрыта была пустынническою шерстяною шапкою, которая закрывала лоб его по самые брови, а седая и долгая борода закрывала и другую половину его лица: долгое и беспорядочно сшитое платье представляло его презрителем пустого украшения тела. Как скоро я его увидел, то тотчас сделал ему низкий поклон и препоручал себя в его милость при просьбе моей приятельницы. Препоручение мое принял он весьма благосклонно и представлял мне свои услуги, которые его добродетель показать мне определила. Опознаванье наше было скорое, и мы тотчас начали весть разговоры дружеские, из коих я увидел, что он был человек преразумный и пресведущий; потом, склоня речь свою ко мне, говорил мне следующее:

— Я стараюся всегда быть уведомлен о тех людях, которые подвержены ударам превратного счастия и, будучи в горести, не находят ни в чем отрады, кроме отчаяния, а я в таком случае не могу их оставить без утешения.

Сестра моя уведомила меня о твоем состоянии; ты лишился двух благодетелей и отца, которых ты всех равно почитал. Что ты печалишься об их кончине, это похвально, и ты тем показываешь чувствительную к ним благодарность; но когда сожаление о них производит в тебе отчаяние, это знак малодушия. Всякое несчастие должны мы сносить великодушно, и человек для того принимает свое бытие, чтоб испытать ему все коловратности сего света, ибо всякое в оном несчастие, чем оно свирепее, тем больше служит человеку к исправлению и, смиряя его, уготовляет ему будущее блаженство. Мы тогда, когда не бываем довольны, воссылаем на небо жалобу, негодуем на определение и сетуем о недолгом нашем беспокойстве, проклинаем нашу жизнь и безрассудно ропщем на создателя, не предвидя или не разумея, что он все на пользу нашу строит. Премилосердое и справедливое существо захочет ли для такой бедной твари, каковы мы, быть когда-нибудь свирепым? Гнев его не может уместиться во всей вселенной, если мы раздражим его милосердие нашими неистовствами; но и тогда вседержитель наш отпустит нам грехи наши, а не истребит нас до конца. Итак, приписуя наши несчастия, в которые мы впадем сами собою, божьему произволению, или думаем, что оно нас наказывает, погрешаем против него и в заблуждении нашем не видим своего малоумия. Мы всегда стремимся к счастию и просим бога, чтобы он сделал нас его участниками в нашей жизни; но если спросить хотя одного, что есть счастие и в чем он его заключает и чего просит, то тогда и откроется, что он и сам не знает, чего желает. На сем свете нет ничего для нас полезного, кроме добродетели и премудрости, но врожденное стремление имеем мы к снисканию благополучия с начала нашей жизни и всякую минуту ищем оного; только оно покажется нам в будущей жизни, а не здесь, да и тому, кто оного достоин, явится. Начало нашего бытия стремится всякий час к окончанию, а конец сей есть благополучие, для которого рождаемся мы все. Добродетельный и боголюбивый человек достигает оного скорее, нежели тот, который ведет жизнь свою в пороках и отягчает неистовством природу.

Ты теперь сетуешь, что лишился своего счастия, которого ты истинно не имел и иметь никогда не можешь потому что нет его на сем свете. Люди дают имя сие богатству и тем погрешают сами против себя, ибо, получив оное, получают с ним всякое беспокойство; другие именуют оным высокие степени, а наипаче престол; но сколько великие господа претерпевают печали, о том уже все известны. Мудрейшие дают сие имя мудролюбию и спокойствию души, но сие спокойствие не что иное, как преддверие к счастию, а прямого благополучия ни один смертный не только получить, но и вообразить не может.

Итак, неразумно сожалеть о том, чего мы не имеем; такое самопроизвольное страдание не будет согласоваться с мудростию, и этакое сетование может назваться безрассудным. Остатки нашего великодушия исчезают припоминаниями несчастных случаев и приводят наконец в отчаяние, чего ради всеми силами надлежит стараться отваживать себя искать душевного спокойства, ибо одно оно только может сделать нас несколько совершенными.

Ты сетуешь теперь о потерянии своего отца и двух благодетелей, оплакиваешь их кончину и сожалеешь об них, но мне кажется, ты их тем оживить не можешь; итак, надобно радоваться, что они оставили все суеты сего света и наслаждаются сладким упокоением в блаженных Елисейских полях. Неужто ты желаешь, чтоб они приняли опять здешнее бытие для того, чтоб терзаться столько же, сколько терзались они в прошедшей своей жизни? Это ли знак твоей к ним любви? Поверь мне, что хотя б ты и звал их оттуда и мог их опять оживить, то они сами не захотят этого; итак, следственно, что стенанием своим ты их только оскорбляешь. Пожалуй, оставь ненужную свою печаль и старайся лучше употребить остатки своего века на снискание добродетели и на покровительство бедных людей; прибегай чаще молитвами к творцу вселенной, проси его о ниспослании тебе способов к получению честных нравов, любви к добродетели, коими тщися приобресть путь к блаженной кончине.

В таких и подобных сим разговорах прошла у нас с ним целая ночь, и первое сие свидание уменьшило несколько моей горести; потом всякий вечер посещал я сего добродетельного и разумного мужа и всякий час получал новые облегчения советами его в моей печали; и наконец не в весьма долгое время искоренил он совсем мою печаль. Я слушал его наставления с великим прилежанием и приятностию и начертывал их в моем сердце; частое мое с ним обхождение вселило в меня неописанную к нему любовь; разум его и добродетель сделали во мне к нему сердечное притязание; я нашел в нем моего отца и обоих моих благодетелей. Напоследок не хотелось уже мне его никогда и оставить; итак, я положил, чтоб препровождать с ним жизнь мою до самого его скончания, что после действительно и сбылось.