Пересмешник, или Славенские сказки - Страница 45

Колесница находилась уже близко меня, я встал с великим подобострастием и ожидал или окончания привидению, или утверждения истины; ноги подо мною дрожали, и сердце находилось в великом движении. До сего времени не знал я, сколь ужасно взирать на богов, когда они в самом величестве своего могущества; но тогда уразумел, что люди, восшедшие на высокую степень, кажутся неприступными бедным, а перед богами и обладатели народом бывают ничто.

Богинина колесница остановилась, и она, сошед на землю, сделала мне снисходительное приветствие, подобно как мать любви своему любовнику, и, взяв меня за руку, повела пред образ Провов. Как только пришли мы пред него, то вдруг истукан объят был небесным огнем, и после оного начал иметь живость и движение. Богиня, приклонив голову в знак повиновения, начала говорить:

— Великий Прове! Друг Перунов и мой любезнейший родитель! Я открываю тебе мою страсть и знаю, что сия слабость не прилична бессмертной; но мать любви Лада не только что смертными владеет: и мы нередко покоряемся ее власти. Я чувствую склонность в сердце моем к Алиму и прошу тебя, мой родитель, чтоб ты позволил мне сие и сего смертного принял в собственное твое покровительство.

Потом затряслась земля, священный дуб поколебал своими ветвями, и я услышал голос Провов, которой произносил сии слова ко мне:

— Благополучный государь и пресчастливый из всего смертного рода человек! Я повелеваю тебе быть послушным воле моей дочери и чтобы ты не равнял смертную с бессмертной, оставь склонность твою к Асклиаде и в самом начале старайся истребить ко оной пламень; ежели же будешь ты преслушен, то испытаешь все в свете несчастия и наконец превращен будешь в посвященное мне дерево.

По окончании сих слов богиня рассталася со мною, показав мне толикое же снисхождение, и, севши в колесницу, скрылась в облаках. Препроводив ее из глаз моих с великим почтением и подобострастием, остался я еще в большем смущении и думал, что все сие видение представилося мне, как сон в забвении моего разума и в превеликой нестройности волнующейся во мне природы; не знал, чему приписать сие приключение, и для того старался прежде всего успокоить мое сердце и после искать в сем приключении тайны.

Долго бы я находился в сем забвении, ежели бы Провово повеление не касалось до Асклиады; желая успокоить мое сердце, еще больше всколебал его сею моею мыслию. "Возможно ли, — говорил я сам в себе, — истребить мне то из моей памяти, что совсем уже находится не в моей власти? Боги, властители над нами, откройте мне яснее сию тайну и ваше произволение, а без того разум мой неудобен постигать сию неизвестность! Я помню, что я человек и так должен желанию вашему повиноваться".

Произнося сии слова, признаюсь тебе, неизвестный мне чужестранец, что сердце мое не было согласно с моим языком; и мысленно вознамерился противиться воле богов и не отставать от любовного моего намерения. В сем случае первый раз добродетель моя страдала, и любовь господствовала над моею честию, рассуждением и поступками.

Мрачная ночь снимала уже темный покров с неба, светозарный и благосклонный бог Световид издевал уже блестящий свой венец и готов был освещать землю, тогда я спешил оставить сие место и прийти в город как возможно скорее; но нечаянная встреча удержала меня в моем пути.

Я уже почти выходил из рощи, как увидел человека, которого вид принуждал меня быть ему покорным. Он был украшен сединою, но благородная бодрость, как мне казалось, никогда его не покидала, черты чела его означали в себе нечто божественное, рост и осанка соответствовали оным, платье на нем было из чистой волны, и опирался на жезл из белой слоновой кости. Сошедшися со мною, говорил он мне:

— Алим, ты просил у богов истолкователя той тайны, которая по воле их в сию ночь была тебе показана. Для того взят я из славы Перуновой, с посвященного ему острова, который в то время поколебался, когда Перун в первый раз принял на себя образ человеческий, и с тех пор остров сей плавает по водам. Я воли его провозвестник и истолкователь повелений всех богов; что тебе сомненно показалось в проречении Прововом, то значит сие: великая богиня, Провова дочь, почувствовала к тебе склонность и не хочет иметь совместницею Асклиаду, и сия начавшаяся в тебе ко оной страсть противна богам и весьма вредна подданному твоему народу. Ты не можешь предузнавать будущего, итак, оставляй оное богам и покоряйся их воле. Асклиада чувствует к тебе неизъясненную любовь, но ты удаляйся оной, как такого яда, который во весь твой век сделает тебя несчастным.

Выговорив сие, пошел от меня в сторону и вскоре скрылся из моего виду.

В превеликом замешательстве возвратился я в город и весь этот день сидел уединенный, превозмогал, сколько мог, мою страсть к Асклиаде; но напрасно старался выгнать ее из моего сердца, ибо она уже господствовала мною беспредельно. Я вознамерился не видать ее никогда; но не чувствительно с того дня бывал с нею завсегда вместе в угодность всем моим придворным; а чтоб пуще вселить в меня неограниченную любовь, в некоторый день предложили они мне о женитьбе. Все согласны были и почитали себе за счастие, чтобы я взял за себя Асклиаду, как такую девицу, которая происходит от княжеской крови и имеет больше всех права быть участницею в моем владении.

Что надобно было мне отвечать на сие предложение? Воли богов открыть мне им было невозможно, а показать на то мое несогласие сердце мое и мысли запрещали; сверх того, народная от того погибель смутила мое понятие, и я не инаковым тогда показался, как будто не понимаю их предложения. Все сделались тем не довольны, хотя мне оного и не показывали, однако думали, что я, получив царскую власть, начинаю поступать по моим пристрастиям.